Тихий Дон. Том 1 - Страница 181

181

– Куда едешь-то, Илюша?

– В Ростов, мама, в Ростов. Скоро приеду… Ты… ты, мама, не горюй! – бодрил он старуху.

Она, торопясь, сняла с себя нательный маленький крест, – целуя сына, крестя его, надела на шею. Заправляла гайтан за воротник, а пальцы прыгали, кололи холодком.

– Носи, Илюша. Это – святого Николая Мирликийского. Защити и спаси, святой угодник-милостивец, укрой и оборони… Один он у меня… – шептала, прижимаясь к кресту горячечными глазами.

Порывисто обнимая сына, не сдержалась, углы губ дрогнули, горько поползли вниз. На волосатую руку Бунчука, как в весенний дождь, упала одна теплая капелька, другая. Бунчук рознял на своей шее руки матери, хмурясь, вырвался на крыльцо.

*** * ***

Народу на вокзале в Ростове – рог с рогом. Пол по щиколотки засыпан окурками, подсолнечной лузгой. На вокзальной площади солдаты гарнизона торгуют казенным обмундированием, табаком, крадеными вещами.

Разноплеменная толпа, обычная для большинства южных приморских городов, медленно движется, гудит.

– Ас-с-смоловские, ас-с-смоловские рассыпные! – голосит мальчишка-папиросник.

– Дешево продам, господин-гражданин… – заговорщицки зашептал в самое ухо Бунчука какой-то подозрительного вида восточный человек и подмигнул на распухшую полу своей шинели.

– Семечки каленые, жареные! А вот семечки! – разноголосо верещат девицы и бабы, торгующие у входа.

Пробиваясь сквозь толпу, громко разговаривая, хохоча, прошло человек шесть матросов-черноморцев. На них праздничная форма, ленты, золото пуговиц, широкий клеш, захлюстанный в грязи. Перед ними почтительно расступались.

Бунчук шел, медленно буравя толпу.

– Золотая?! Черта с два! Самоварное твое золото… Что, я не вижу, что ли? – насмешливо говорил щуплый солдат искровой команды [].

В ответ ему негодующе гудел продавец, размахивая сомнительно массивной золотой цепкой:

– Что ты видишь?.. Золото! Червонное, коли хочешь знать, у мирового судьи добыто… А ну, иди к черту, рвань! Тебе пробу подавай… а этого не хочешь?

– Флот не пойдет… что там глупости пороть! – слышалось рядом.

– А чего не пойдет?

– В газетах в этих…

– Пацан, неси сюда!

– Мы за пятый номер [] голосили. Иначе нельзя, не с руки…

– Мамалыга! Вкусная мамалыга! Прикажите!

– Эшелонный обещал, мол, завтра тронемся.

Бунчук разыскал здание комитета партии, по лестнице поднялся на второй этаж. Вооруженный японской винтовкой с привинченным ножевым штыком, ему преградил путь рабочий-красногвардеец.

– Вам кого, товарищ?

– Мне товарища Абрамсона. Он здесь?

– Третья комната налево.

Невысокий, носатый жуково-черный человек, заложив пальцы левой руки за борт сюртука, правой методически взмахивая, напирал на собеседника – пожилого железнодорожника:

– Так нельзя! И это не есть организация! При подобных приемах агитации вы будете иметь обратные результаты!

Железнодорожник что-то хотел говорить, оправдываться, судя по смущенно-виноватому выражению его лица, но человек с жуково-черной головой не давал ему рта раскрыть; находясь, видимо, в степени крайнего раздражения, он выкрикивал, не желая слушать собеседника и избегая его взгляда:

– Сейчас же отстраните от работы Митченко! Мы не можем безучастно смотреть на происходящее у вас. Верхоцкий будет отвечать перед революционным судом! Он арестован? Да?.. Я буду настаивать, чтобы его расстреляли! – жестко докончил он и повернулся к Бунчуку разгоряченным лицом; еще не окончательно овладев собой, резко спросил:

– Вам что?

– Вы Абрамсон?

– Да.

Бунчук подал ему документы и письмо от одного из ответственнейших петроградских товарищей, присел около, на подоконнике.

Абрамсон внимательно перечитал письмо, хмуро улыбнувшись (ему неловко было за свой резкий окрик), попросил:

– Обождите несколько, сейчас мы с вами поговорим.

Он отпустил взопревшего железнодорожника, вышел, через минуту привел с собой рослого бритого военного, с голубым проследком рубленой раны вдоль нижней челюсти, с выправкой кадрового офицера.

– Это член нашего Военно-революционного комитета. Познакомьтесь. Вы, товарищ… простите, я забыл вашу фамилию.

– Бунчук.

– …товарищ Бунчук… вы, кажется, по специальности пулеметчик?

– Да.

– Это нам и требуется! – улыбнулся военный.

Шрам его на всем протяжении, от кончика уха до подбородка, порозовел от улыбки.

– Вы сможете в возможно короткий срок организовать нам пулеметную команду из рабочих-красногвардейцев? – спросил Абрамсон.

– Постараюсь. Дело во времени.

– Ну, а сколько вам необходимо времени? Неделю, две, три? – наклоняясь к Бунчуку, спрашивал военный и просто, выжидающе улыбался.

– Несколько дней.

– Отлично.

Абрамсон тер лоб, сказал с заметной ноткой раздражения:

– Части гарнизона крайне деморализованы, они не имеют реальной ценности. У нас, товарищ Бунчук, как и везде, полагаю, надежда на рабочих.

Моряки – да, а солдаты… Поэтому, понимаете, и хотелось бы иметь своих пулеметчиков. – Он подергал синие кольца бороды, спросил озабоченно:

– Вы как в смысле материального обеспечения? Ну, мы это устроим. Обедали вы сегодня? Ну конечно, нет!

«Сколько же тебе пришлось голодать, браток, что ты с одного взгляда отличаешь сытого от голодного, и сколько пережил ты горя либо ужаса, прежде чем у тебя появился вот этот седой клок?» – с растроганной ласковостью подумал Бунчук, глядя на жуковую голову Абрамсона, белевшую справа ослепительно ярким пятном седины. И уже шагая с провожатым на квартиру Абрамсона, Бунчук все думал о нем: «Вот это парень, вот это большевик! Есть злой упор, и в то же время сохранилось хорошее, человеческое. Он не задумается подмахнуть смертный приговор какому-нибудь саботажнику Верхоцкому и в то же время умеет беречь товарища и заботиться о нем».

181