– Пойми, что нам давать не из чего! Удобной земли на пай падает полторы десятины, а энта – суглинок, балки, толока. Чего давать-то?
– С тебя и не берут, а есть такие, что богаты землей.
– А войсковая земля?
– Покорнейше благодарим! Свою отдай, а у дяди выпрашивай?.. Ишь ты, рассудил!
– Войсковая самим понадобится.
– Что и гутарить.
– Жадность заела!
– Какая там жадность!
– Может, припадет своих казаков верховских переселить. Знаем мы иховы земли – желтопески одни.
– То-то и оно!
– Не нам кроить, не нам и шить.
– Тут без водки не разберешься.
– Эх, ребята! Надысь громили тут винный склад. Один утоп в спирту, захлебнулся.
– А зараз бы выпил. Так, чтоб по ребрам прошлась.
Григорий в полусне слышал, как казаки стелили на полу, зевали, чесались, тянули те же разговоры о земле, о переделах.
Перед рассветом под окном бацнул выстрел. Казаки повскакивали.
Натягивая гимнастерку, Григорий не попадал в рукава. На бегу обулся, схватил шинель. За окном лузгой сыпались выстрелы. Протарабанила подвода.
Кто-то заливисто и испуганно кричал возле дверей:
– В ружье!.. В ружье!..
Чернецовские цепи, оттесняя заставы, входили в Глубокую. В серой хмарной темноте метались всадники. Бежали, дробно топоча сапогами, пехотинцы. На перекрестной улице устанавливали пулемет. Цепкой протянулись поперек человек тридцать казаков. Еще одно звено перебегало переулок.
Клацали затворы, засылая патроны. В следующем квартале повышенно-звучный командный голос чеканил:
– Третья сотня, живо! Кто там ломает строй?.. Смирно! Пулеметчики – на правый фланг! Готово? Со-отня…
Прогромыхал батарейный взвод. Лошади шли галопом. Ездовые размахивали плетьми. Лязг зарядных ящиков, гром колес, дребезжание лафетов смешивались с распухавшей на окраине стрельбой. Разом где-то поблизости ревнули пулеметы. На соседнем углу, зацепившись за врытый у палисадника стоян, опрокинулась скакавшая неведомо куда полевая кухня.
– Дьявол слепой!.. Не видишь?! Повылазило тебе? – надсадно ревел оттуда чей-то насмерть перепуганный голос.
Григорий с трудом собрал сотню, рысью повел ее на край станицы. Оттуда уже густо валили отступавшие казаки.
– Куда?.. – Григорий схватил переднего за винтовку.
– Пу-у-сти!.. – рванулся казак. – Пусти, сволочь!.. Чего хватаешь? Не видишь – отступают?..
– Сила его!..
– Прет дуром…
– Куда нам?.. В какой край – Миллерская? – звучали запыхавшиеся голоса.
Григорий попробовал на окраине, возле какого-то длинного сарая, развернуть свою сотню в цепь, но новая толпа бежавших смела их. Казаки сотни Григория, перемешавшись с бежавшими, сыпанули назад – в улицы.
– Стой!.. Не бегай… Стреляю!.. – дрожа от бешенства, орал Григорий.
Его не слушались. Струя пулеметного огня секанула вдоль улицы; казаки на секунду кучками припали к земле, подползли поближе к стенам и устремились в поперечные улицы.
– Теперь не совладаешь, Мелехов! – крикнул, пробегая мимо него и близко заглядывая в глаза, взводный Бахмачев.
Григорий пошел следом, скрипя зубами, размахивая винтовкой.
Паника, охватившая части, завершилась беспорядочным бегством из Глубокой. Отступили, оставив чуть ли не всю материальную часть отряда.
Лишь с рассветом удалось собрать сотни и кинуть их в контрнаступление.
Багровый, вспотевший Голубов, в распахнутом полушубке, перебегал вдоль двинувшихся цепей своего 27-го полка, металлическим накаленным голосом кричал:
– Шагу дай!.. Не ложись!.. Марш, марш!..
14-я батарея выехала на позицию, снималась с передков; старший офицер батареи, стоя на зарядном ящике, глядел в бинокль.
Бой начался в шестом часу. Смешанные цепи казаков и красногвардейцев из Воронежского отряда Петрова хлынули густо, окаймили снежный фон черной мережкой фигур.
С восхода тянул знобкий ветер. Под заголенной ветром тучей показался кровоточащий край зари.
Григорий отвел половину атаманской сотни на прикрытие 14-й батареи, с остальными пошел в наступление.
Первый пристрельный снаряд лег далеко впереди цепи чернецовцев.
Взлохмаченный оранжево-синий флаг разрыва выкинулся вверх. Сочно луснул второй выстрел. Пристрелку повели поорудийно.
«Взи-взи-взи!..» – удаляясь, понесся снаряд.
Секунда напряженной тишины, подчеркнутой ружейными залпами, – и далекий звучный «ох» разрыва. После перелета снаряды очередями стали ложиться вблизи цепи. Жмурясь от ветра, Григорий с чувством удовлетворения подумал:
«Нащупали!»
На правом фланге шли сотни 44-го полка. Голубов вел свой полк в центре.
Григорий был влево от него. За ним, замыкая левый фланг, шли красногвардейские отряды. К сотням Григория было придано три пулемета.
Командир их, небольшой красногвардеец, с сумрачным лицом и густоволосатыми широкими руками, искусно вел стрельбу, парализуя наступательные маневры противника. Он все время находился около пулемета, двигавшегося с цепью атаманцев. При нем была плотная, одетая в шинель женщина-красногвардеец.
Григорий, проходя вдоль цепи, злобно подумал: «Юбочник! На позиции идет – и то с бабой не расстается. С такими навоюешь!.. Детей бы уж заодно забрал с периной и со всеми огарками!..» Начальник пулеметной команды подошел к Григорию, поправил на груди шнур нагана.
– Вы командуете этим отрядом?
– Да, я!
– Я поведу заградительный огонь на участке атаманской полусотни. Вы видите – нам не дают хода.
– Валяйте, – согласился Григорий и повернулся на крик от замолкшего пулемета.
Бородатый здоровый пулеметчик свирепо кричал: