Мишка, в ватной куртке, в чириках, с заправленными в белые чулки шароварами, шел, сдвинув на затылок фуражку, дыша наспиртованным морозом воздухом, запахом пресной сырости от воды. Длинное весло нес на плече.
Отомкнув баркас, шибко поехал опором, стоя, с силой налегая на весло.
Вентери свои проверил скоро, выбрал из последнего рыбу, опустил, оправил вентерные крылья и, тихонько отъехав, решил закурить. Заря чуть занималась. Сумеречно-зеленоватое небо на востоке из-под исподу будто обрызгано было кровицей. Кровица рассасывалась, стекала над горизонтом, золотисто ржавела. Мишка проследил за медлительным полетом гагары, закурил. Дымок, тая и цепляясь за кусты, заклубился в сторону. Оглядев улов – три веретенки, сазана фунтов на восемь, кучу белой рыбы, – подумал:
«Придется часть продать. Лукешка косая возьмет, на сушеные груши обменяю; все мать взвару когда наварит».
Покуривая, поехал к пристани. У огородных плетней, где примыкал он баркас, сидел человек.
«Кто бы это?» – подумал Мишка, разгоняя баркас, ловко управляя веслом.
У плетня на корточках сидел Валет.
Он курил огромную из газетной бумаги цигарку.
Хориные, с остринкой, глазки его сонно светились, на щеках серела дымчатая щетина.
– Ты чего? – крикнул Мишка.
Крик его круглым мячом гулко покатился по воде.
– Подъезжай.
– За рыбой, что ли?
– На кой она мне!
Валет трескуче закашлялся, харкнул залпом и нехотя встал. Большая не по росту шинель висела на нем, как кафтан на бахчевном чучеле. Висячими полями фуражка прикрывала острые хрящи ушей. Он недавно заявился в хутор, сопутствуемый «порочной» славой красногвардейца. Казаки расспрашивали, где был после демобилизации, но Валет отвечал уклончиво, сводил на нет опасные разговоры. Ивану Алексеевичу да Мишке Кошевому признался, что четыре месяца отмахал в красногвардейском отряде на Украине, побывал в плену у гайдамаков, бежал, попал к Сиверсу, погулял с ним вокруг Ростова и сам себе написал отпуск на поправку и ремонт.
Валет снял фуражку, пригладил ежистые волосенки; оглядываясь, подходя к баркасу, засипел:
– Худые дела… худые… Кончай рыбку удить! А то удим-удим, да и про все забудем…
– Какие твои новости – выкладывай.
Мишка пожал его костлявую ручонку своей провонявшей рыбьей слизью рукой, тепло улыбнулся. Давняя их паровала дружба.
– Под Мигулинской вчера Красную гвардию разбили. Началась, брат, клочка… Шерсть летит!..
– Какую? Откуда в Мигулинской?
– Шли через станицу, казаки дали им чистоты… пленных вон какую кучу в Каргин пригнали! Там военно-полевой суд уже наворачивает. Нынче у нас мобилизация. Гляди, вот с утра ахнут в колокол.
Кошевой примкнул баркас, ссыпал в торбу рыбу, пошел, отмеряя веслом большие сажени. Валет жеребенком семенил возле, забегал наперед, запахивая полы шинели, широко кидая руками.
– Мне Иван Алексеев сказал. Он меня только что сменил с дежурства, мельница-то всю ночь пыхтела, завозно. Ну, а он слыхал от самого. К Сергею-то Платонычу из Вешек офицер чей-то прискакал.
– Что теперь? – По лицу Мишки, возмужалому и вылинявшему за годы войны, скользнула растерянность; он сбоку глянул на Валета, переспросил:
– Как теперь?
– Надо подаваться из хутора.
– Куда?
– В Каменскую.
– А там казаки.
– Левее.
– Куда?
– На Обливы.
– Как пройдешь?
– Захочешь – пройдешь! А нет – оставайся, черт тебя во все места нюхай!
– окрысился вдруг Валет. – «Как да куда», да я-то почем знаю? Прикрутит – сам найдешь лазейку! Носом сыщешь!
– Ты не горячись. На горячих, знаешь, куда ездют? Иван-то что гутарит?
– Ивана твоего пока раскачаешь…
– Ты не шуми… баба вон глядит.
Они опасливо покосились на молоденькую бабенку, сноху Авдеича Бреха, выгонявшую с база коров. На первом же перекрестке Мишка повернул назад.
– Ты куда? – удивился Валет.
Не оборачиваясь, Кошевой бормотнул:
– Вентери поеду сыму.
– На что?
– Не пропадать же им.
– Значит, ахнем? – обрадовался Валет.
Мишка махнул веслом, сказал издали:
– Иди к Ивану Алексееву, а я вентери отнесу домой и зараз приду.
Иван Алексеевич успел уже уведомить близких казаков. Сынишка его сбегал к Мелеховым, привел Григория. Христоня пришел сам, словно учуял беду.
Вскоре вернулся Кошевой, и совет начался. Говорили все сразу, спеша, с минуты на минуту ждали полошного звона.
– Уходить сейчас же! Нынче же сматывать удочки! – возбуждающе горячился Валет.
– Ты нам, стал быть, резон дай – чего мы пойдем? – спрашивал Христоня.
– Как чего? Начнется мобилизация, думаешь – зацепишься?
– Не пойду – и все.
– Поведут!
– Не доразу. Я им не бычок на оборочке!
Иван Алексеевич, выславший из хаты свою раскосую жену, сердито буркнул:
– Взять – возьмут… Валет правильно гутарит. Только куда идти? Вот загвоздка.
– Я уж говорил ему, – вздохнул Мишка Кошевой.
– Да что ж вы, аль мне всех больше надо? Один уйду! Не нужны нюхари!
«Как, да чего, да к чему?..» Вот замылют вас, да еще в тюрьме за большевизму насидитесь!.. Шутки шутите? Время, вишь, какое… Тут все к черту пойдет!..
Григорий Мелехов, сосредоточенно, с каким-то тихим озлоблением вертевший в руках выдернутый из стены ржавый гвоздик, холодно обрезал Валета:
– Ты не сепети! Твое дело другое: ни спереду, ни сзаду – снялся да пошел. А нам надо толком обдумать. У меня вон баба да двое детишек… Я нанюхался пороху не с твое! – Он померцал черными, озлевшими вдруг глазами и, хищно оголяя плотные клыкастые зубы, крикнул:
– Тебе можно языком трепать… Как был ты Валет, так и остался им! У тебя, кроме пиджака, ничего нету…