Тихий Дон. Том 1 - Страница 89

К оглавлению

89

– Нашу сотню к какой-то пехотной дивизии пристегивают, это мы ее догоняем, а с нами маршевая шла, молодых к вам пригнали.

– Так. Ну, давай искупаемся.

Григорий, торопясь, снял шаровары, отошел на гребень плотины, коричневый, сутуло-стройный, на взгляд Петра постаревший за время разлуки.

Вытягивая руки, он головой вниз кинулся в воду; тяжелая зелень воды сомкнулась над ним и разошлась плеском. Он плыл к группе гоготавших посередине казаков, ласково шлепая ладонями по воде, лениво двигая плечами.

Петро долго снимал нательный крест и молитву, зашитую в материнское благословение. Гайтан сунул под рубаху, вошел в воду с опасливой брезгливостью, помочил грудь, плечи, охнув, нырнул и поплыл, догоняя Григория; отделившись, они плыли вместе к тому берегу, песчаному, заросшему кустарником.

Движение холодило, успокаивало, и Григорий, кидая взмахи, говорил сдержанно, без недавней страсти:

– Вша меня заела. С тоски. Я бы дома теперя побывал: так и полетел бы, кабы крылья были. Хучь одним глазком глянул ты. Ну, как там?

– Наталья у нас.

– А?

– Живет.

– Отец-мать как?

– Ничего. А Наталья все тебя ждет. Она думку держит, что ты к ней возвернешься.

Григорий фыркал и молча сплевывал попавшую в рот воду. Поворачивая голову, Петро норовил глянуть ему в глаза.

– Ты в письмах хучь поклоны ей посылай. Тобой баба и дышит.

– Что ж она… разорванное хочет связать?

– Да ить как сказать… Человек своей надеждой живет. Славная бабочка.

Строгая. Себя дюже блюдет. Чтоб баловство какое аль ишо чего – нету за ней этого.

– Замуж бы выходила.

– Чудное ты гутаришь!

– Ничего не чудное. Так оно должно быть.

– Дело ваше. Я в него не вступаюсь.

– А Дуняшка?

– Невеста, брат! Там за этот год так вымахала, что не опознаешь.

– Ну? – повеселев, удивился Григорий.

– Истинный бог. Выдадут замуж, а нам и усы в водку омакнуть не придется. Убьют ишо, сволочи!

– Чего хитрого!

Они вылезли на песок и легли рядом, облокотившись, греясь под суровеющим солнцем. Мимо плыл, до половины высовываясь из воды, Мишка Кошевой.

– Лезь, Гришка, в воду!

– Полежу, погоди.

Зарывая в сыпкий песок жучка, Григорий спросил:

– Про Аксинью что слыхать?

– Перед тем как объявили войну, видал ее в хуторе.

– Чего она туда забилась?

– Приезжала к мужу имение забирать.

Григорий кашлянул и похоронил жучка, надвинув ребром ладони ворох песку.

– Не гутарил с ней?

– Поздравствовался только. Она гладкая из себя, веселая. Видать, легко живется на панских харчах.

– Что ж Степан?

– Отдал ее огарки. Ничего обошелся. Но ты его берегись. Остерегайся.

Мне переказывали казаки, дескать, пьяный Степан грозился: как первый бой – даст тебе пулю.

– Ага.

– Он тебе не простит.

– Знаю.

– Коня себе справил, – перевел Петро разговор.

– Продали быков?

– Лысых. За сто восемьдесят. Купил за полтораста. Конь куда тебе. На Цуцкане купили.

– Хлеба как?

– Добрые. Не довелось вот убрать. Захватили.

Разговор перекинулся на хозяйство, утрачивая напряженность. Григорий жадно впитывал в себя домашние новости. Жил эти минуты ими, похожий на прежнего норовистого и простого парня.

– Ну, давай охолонемся и одеваться, – предложил Петро, обметая с влажного живота песок, подрагивая. Кожа на спине его и руках поднялась пупырышками.

Шли от пруда толпой. У забора, отделявшего сад от двора имения, догнал их Астахов Степан. Он на ходу расчесывал костяной расческой свалявшийся чуб, заправляя его под козырек; поравнялся с Григорием.

– Здорово, приятель!

– Здравствуй. – Григорий приотстал, встречая его чуть смущенным, с виноватцей взглядом.

– Не забыл обо мне?

– Почти что.

– А я вот тебя помню, – насмешливо улыбнулся Степан и прошел не останавливаясь, обнял за плечо шагавшего впереди казака в урядницких погонах.

Затемно из штаба дивизии получили телефонограмму с приказанием выступить на позицию. Полк смотался в каких-нибудь четверть часа; пополненный людьми, с песнями пошел заслонять прорыв, продырявленный мадьярской кавалерией.

При прощании Петро сунул брату в руки сложенный вчетверо листок бумаги.

– Что это? – спросил Григорий.

– Молитву тебе списал. Ты возьми…

– Помогает?

– Не смейся, Григорий.

– Я не смеюсь.

– Ну, прощай, брат. Бывай здоров. Ты не вылетывай вперед других, а то горячих смерть метит! Берегись там! – кричал Петро.

– А молитва?

Петро махнул рукой.

До одиннадцати шли, не блюдя никакой предосторожности. Потом вахмистры разнесли по сотням приказ идти с возможной тишиной, курение прекратить.

Над дальней грядкой леса взметнулись окрашенные лиловым дымом ракеты.

XI

Небольшая в сафьяновом, цвета под дуб, переплете записная книжка. Углы потерты и заломлены: долго носил хозяин в кармане. Листки исписаны узловатым косым почерком…


...

«…С некоторого времени явилась вот эта потребность общения с бумагой.

Хочу вести подобие институтского «дневника». Прежде всего о ней: в феврале, не помню какого числа, меня познакомил с ней ее земляк, студент Боярышкин. Я столкнулся с ними у входа в синематограф. Боярышкин, знакомя нас, говорил: «Это станичница, вешенская. Ты, Тимофей, люби ее и жалуй.

Лиза – отменная девушка». Помню, я что-то изрек нечленораздельное и подержал в руке ее мягкую потную ладонь. Так началось мое знакомство с Елизаветой Моховой. Что она испорченная девушка, я понял с первого взгляда: у таких женщин глаза говорят больше, чем следует. Она на меня произвела, признаюсь, невыгодное впечатление: прежде всего эта теплая мокрая ладонь. Я никогда не встречал, чтобы у людей так потели руки; потом – глаза, в сущности очень красивые глаза, с этаким ореховым оттенком, но в то же время неприятные.

89